Неточные совпадения
Новая точка, еще точка… сперва черная, потом ярко-оранжевая; образуется целая связь светящихся точек и затем — настоящее
море, в котором утопают все отдельные подробности, которое крутится в берегах своею собственною
силою, которое издает свой собственный треск, гул и свист.
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие головы, но молчал: он хотел дать время всему, чтобы пообыклись они и к унынью, наведенному прощаньем с товарищами, а между тем в тишине готовился разом и вдруг разбудить их всех, гикнувши по-казацки, чтобы вновь и с большею
силой, чем прежде, воротилась бодрость каждому в душу, на что способна одна только славянская порода — широкая, могучая порода перед другими, что
море перед мелководными реками.
Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала уже к
морю, подхваченная неодолимым ветром события; на первом углу она остановилась почти без
сил; ее ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть.
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в
море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною
силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
Нет, Бог с ним, с
морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую
силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой волей и так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.
Ведь корабль, как он ни прочен, как ни приспособлен к
морю, что он такое? — щепка, корзинка, эпиграмма на человеческую
силу.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с
силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Между обреченным гибели судном и рассвирепевшим
морем завязывается упорная битва: с одной стороны слепая
сила, с другой — отчаяние и зоркая хитрость, указывающая самому крушению совершаться постепенно, по правилам.
Лучи теряют свою жгучую
силу на
море.
Так как мы могли встретить ее или французские суда в
море, — и, может быть, уже с известиями об открытии военных действий, — то у нас готовились к этой встрече и приводили фрегат в боевое положение. Капитан поговаривал о том, что в случае одоления превосходными неприятельскими
силами необходимо-де поджечь пороховую камеру и взорваться.
— Ну, и отработаю, отпусти корову-то, не
мори голодом, — злобно прокричала она. — И так ни дня ни ночи отдыха нет. Свекровь больная. Муж закатился. Одна поспеваю во все концы, а
силы нет. Подавись ты отработкой своей.
Более характерной денудационной долины, чем Кулумбе, я не видывал. Река, стесненная горами, все время извивается между утесами. Можно подумать, что горные хребты здесь старались на каждом шагу создать препятствия для воды, но последняя взяла верх и
силой проложила себе дорогу к
морю.
Наконец мы подошли к скале Ян-Тун-лаза. Тут на опушке дубовой рощи мы немного отдохнули. До
моря оставалось еще километра полтора. Долина здесь делает крутой поворот к юго-востоку. Собрав остаток
сил, мы поплелись дальше. Скоро дубняки стали редеть, и вот перед нами сверкнуло
море.
В каком бы направлении ветер ни дул — с материка в
море или, наоборот, с
моря на материк, движение его всегда происходит по долинам. В тех случаях, если последние имеют северо-западное направление, ветер дует с такой
силой, что опрокидывает на землю деревья и снимает с домов крыши. Обыкновенно с восходом солнца ветер стихает, а часа в четыре дня начинает дуть снова.
Чуть брезжило. Сумрак ночи еще боролся с рассветом, но уже видно было, что он не в
силах остановить занимавшейся зари. Неясным светом освещала она тихое
море и пустынный берег.
Денудационная долина реки Кулумбе. — Броды. — Скала Мафа. — Упадок
сил. — Гололедица. — Лес, поваленный бурею. — Лихорадка. — Кошмар. — Голод. — Берег
моря. — Ван-Син-лаза. — Разочарование. — Миноносец «Грозный». — Спасение. — Возвращение на Амагу. — Отъезд А.И. Мерзлякова.
Следующие три дня были дневки. Мы отдыхали и собирались с
силами. Каждый день я ходил к
морю и осматривал ближайшие окрестности. Река Амагу (по-удэгейски Амули, а по-китайски Амагоу) образуется из слияния трех рек: самой Амагу, Квандагоу, по которой мы прошли, и Кудя-хе, впадающей в Амагу тоже с правой стороны, немного выше Квандагоу. Поэтому когда смотришь со стороны
моря, то невольно принимаешь Кудя-хе за главную реку, которая на самом деле течет с севера, и потому долины ее из-за гор не видно.
Подкрепив
силы чаем с хлебом, часов в 11 утра мы пошли вверх по реке Сальной. По этой речке можно дойти до хребта Сихотэ-Алинь. Здесь он ближе всего подходит к
морю. Со стороны Арзамасовки подъем на него крутой, а с западной стороны — пологий. Весь хребет покрыт густым смешанным лесом. Перевал будет на реке Ли-Фудзин, по которой мы вышли с реки Улахе к заливу Ольги.
Мы попали на Тютихе в то время, когда кета шла из
моря в реки метать икру. Представьте себе тысячи тысяч рыб от 3,3 до 5 кг весом, наводняющих реку и стремящихся вверх, к порогам. Какая-то неудержимая
сила заставляет их идти против воды и преодолевать препятствия.
Весь следующий день мы провели в беседе. Река Санхобе являлась крайним пунктом нашего путешествия по берегу
моря. Отсюда нам надо было идти к Сихотэ-Алиню и далее на Иман. На совете решено было остаться на Санхобе столько времени, сколько потребуется для того, чтобы подкрепить
силы и снарядиться для зимнего похода.
В это время кета ничего не ест и питается только тем запасом жизненных
сил, которые она приобрела в
море.
Вы только сообразите, сколько пропадает теперь мертвого капитала у попов, писарей, купцов, а из этих мелочей составится страшная
сила, как из мелких речонок наливается
море.
Рассказывая мне о необоримой
силе божией, он всегда и прежде всего подчеркивал ее жестокость: вот согрешили люди и — потоплены, еще согрешили и — сожжены, разрушены города их; вот бог наказал людей голодом и
мором, и всегда он — меч над землею, бич грешникам.
Например, нагрузка и выгрузка пароходов, не требующие в России от рабочего исключительного напряжения
сил, в Александровске часто представляются для людей истинным мучением; особенной команды, подготовленной и выученной специально для работ на
море, нет; каждый раз берутся всё новые люди, и оттого случается нередко наблюдать во время волнения страшный беспорядок; на пароходе бранятся, выходят из себя, а внизу, на баржах, бьющихся о пароход, стоят и лежат люди с зелеными, искривленными лицами, страдающие от морской болезни, а около барж плавают утерянные весла.
Они не служат в канцеляриях и на военной службе, не уходят в отхожие промыслы, не работают в лесах, рудниках, на
море, а потому не знают преступлений по должности и против военной дисциплины и преступлений, прямое участие в которых требует мужской физической
силы, например: ограбление почты, разбой на большой дороге и т. п.; статьи о преступлениях против целомудрия, об изнасиловании, растлении и сверхъестественных пороках касаются одних лишь мужчин.
Впрочем, может быть, это охота невольная и он летит по ветру вследствие устройства своих небольших крыльев, слабости
сил и полета, который всегда наводил на меня сомнение: как может эта птичка, так тяжело, неловко и плохо летающая, переноситься через огромное пространство и даже через
море, чтобы провесть зиму в теплом климате?
Никакому сомнению не подвержен отлет их на зиму в теплые страны юга. Много читали и слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное
море и нередко гибнут в нем, выбившись из
сил от противного ветра. Теперь предстоит вопрос: когда и где собираются они в такие огромные стаи? Очевидно, что у них должны быть где-нибудь сборные места, хотя во всех губерниях средней полосы России, по всем моим осведомлениям, никто не замечал ни прилета, ни отлета, ни пролета перепелок.
Камчатка порадовала, [Камчатка порадовала мужественным отражением англо-французского нападения на Петропавловск; в защите родной земли участвовали казаки, мещане, камчадалы и алеуты; слабо вооруженный отряд в 300 человек отразил две высадки и, несмотря на сильную бомбардировку, обратил в бегство десант в 900 человек, сбросив в
море 300 из них.] но это такая дробь, что почти незаметно проходят подвиги тамошней воительной
силы.
Не дослушав, я опрометью бросился к нему наверх — я позорно спасался бегством. Не было
силы поднять глаза — рябило от сверкающих, стеклянных ступеней под ногами, и с каждой ступенью все безнадежней: мне, преступнику, отравленному, — здесь не место. Мне никогда уж больше не влиться в точный механический ритм, не плыть по зеркально-безмятежному
морю. Мне — вечно гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы спрятать глаза, — вечно, пока я наконец не найду
силы пройти и —
Как в ясной лазури затихшего
моряВся слава небес отражается,
Так в свете от страсти свободного духа
Нам вечное благо является.
Но глубь недвижимая в мощном просторе
Все та же, что в бурном волнении.
Дух ясен и светел в свободном покое,
Но тот же и в страстном хотении.
Свобода, неволя, покой и волненье
Проходят и снова являются,
А он все один, и в стихийном стремленьи
Лишь
сила его открывается.
Калмыки от казаков во всю
силу побежали на те самые места, где было скрытное калмыцкое войско, и так их навели на калмык, которые все вдруг на них, казаков, ударили и, помянутого атамана с несколькими казаками захватя, удержали у себя одного атамана для сего токмо, дабы тем удержанием прежде захваченных ими калмык высвободить; ибо, прочих отпустя, требовали оных своих калмычат к себе обратно; но наказной атаман ответствовал, что у них атаманов много, а без вожей им пробыть нельзя, и с тем далее в путь свой отправились; токмо на то место, где прежде с атаманом Нечаем казаки чрез горловину Сыр-Дарьи переправлялись, не потрафили, но, прошибшись выше, угодили к Аральскому
морю, где у них провианта не стало.
Не проходило дня без перестрелок. Мятежники толпами разъезжали около городского вала и нападали на фуражиров. Пугачев несколько раз подступал под Оренбург со всеми своими
силами. Но он не имел намерения взять его приступом. «Не стану тратить людей, — говорил он сакмарским казакам, — выморю город
мором». Не раз находил он способ доставлять жителям возмутительные свои листы. Схватили в городе несколько злодеев, подосланных от самозванца; у них находили порох и фитили.
Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково.
Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной
силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.
Я видел
море. Я его
Очами жадными измерил
И
силы духа моего
Перед лицом его проверил…
Шалимов (целуя ее руку, волнуясь). Мне кажется, что, когда я рядом с вами… я стою у преддверия неведомого, глубокого, как
море, счастья… Что вы обладаете волшебной
силой, которой могли бы насытить другого человека, как магнит насыщает железо… И у меня рождается дерзкая, безумная мысль… Мне кажется, что если бы вы… (Он прерывает свою речь, оглядывается. Варвара Михайловна следит за ним.)
Море было далеко — верст за восемьсот, или даже за целую тысячу отстояло
море, — но буря ревела с такой
силой, что не было никакой возможности представить себе, чтобы находилось на земле хотя одно место, где бы светило солнце и раскидывалось голубое, ясное небо.
Но восходит солнце в небеси —
Игорь-князь явился на Руси.
Вьются песни с дальнего Дуная,
Через
море в Киев долетая.
По Боричеву восходит удалой
К Пирогощей богородице святой.
И страны рады,
И веселы грады.
Пели песню старым мы князьям,
Молодых настало время славить нам:
Слава князю Игорю,
Буй тур Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!
Слава всем, кто, не жалея
сил.
За христиан полки поганых бил!
Здрав будь, князь, и вся дружина здрава!
Слава князям и дружине слава!
Вот Стрибожьи вылетели внуки —
Зашумели ветры у реки,
И взметнули вражеские луки
Тучу стрел на русские полки.
Стоном стонет мать-земля сырая,
Мутно реки быстрые текут,
Пыль несется, поле покрывая.
Стяги плещут: половцы идут!
С Дона, с
моря с криками и с воем
Валит враг, но, полон ратных
сил,
Русский стан сомкнулся перед боем
Щит к щиту — и степь загородил.
Лишь иногда старое емкое сердце переполняется думами о будущем детей, и тогда старый Чекко, выпрямив натруженную спину, выгибает грудь и, собрав последние
силы, хрипло кричит в
море, в даль, туда, к детям...
— «Сиди смирно, Гвидо, — сказал отец, усмехаясь и стряхивая воду с головы. — Какая польза ковырять
море спичками? Береги
силу, иначе тебя напрасно станут ждать дома».
Я долго бродил по пристани, толкаясь между крестьянскими артелями и другим бурлацким людом. Шум и гам живого человеческого
моря утомили слух, а эти испитые лица и однообразные лохмотья мозолили глаза. Картины и типы повторялись на одну тему; кипевшая сумятица начинала казаться самым обыкновенным делом.
Сила привычки вступала в свои права, подавляя свежесть и ясность первого впечатления.
Я запел — громко, во всю
силу. Ревел гром, блистали молнии, шуршала трава, а я пел и чувствовал себя в полном родстве со всеми звуками… Я — безумствовал; это простительно, ибо не вредило никому, кроме меня. Буря на
море и гроза в степи! — Я не знаю более грандиозных явлений в природе.
Увлекательна была красивая храбрость передовых, задорно прыгавших на молчаливый берег, и хорошо было смотреть, как вслед за ними спокойно и дружно идёт всё
море, могучее
море, уже окрашенное солнцем во все цвета радуги и полное сознания своей красоты и
силы…
Нежный и красивый настолько, что напоминал лунную ночь где-нибудь на юге, на берегу
моря, где кипарисы и черные тени от них, он в то же время будил чувство огромной спокойной
силы, непреоборимой твердости, холодного и дерзкого мужества.
В
море — постоянная опасность и напряжение всех
сил, а на суше — вино, женщины, песня, танцы и хорошая драка — вот жизнь настоящего матроса.
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной
силы ничто не может противостоять, она способна содеять чудеса на земле, может покрыть всю землю в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом говорят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок в
море, а дождь превратился в ливень.
Казалось, они долго были на дне
моря, увлеченные туда могучей
силой бури, и вот теперь поднялись оттуда по велению огненного меча, рожденного
морем, — поднялись, чтобы посмотреть на небо и на все, что поверх воды…
Все эти люди — матросы разных наций, рыбаки, кочегары, веселые юнги, портовые воры, машинисты, рабочие, лодочники, грузчики, водолазы, контрабандисты, — все они были молоды, здоровы и пропитаны крепким запахом
моря и рыбы, знали тяжесть труда, любили прелесть и ужас ежедневного риска, ценили выше всего
силу, молодечество, задор и хлесткость крепкого слова, а на суше предавались с диким наслаждением разгулу, пьянству и дракам.
Когда я с жадностью пробегал листы романа Виктора Гюго «Труженики
моря» и встретил там Жильята с его гениально очерченной строгостью к себе и снисходительностью к другим, достигшей высоты совершенного самоотвержения, я был поражен не одним величием этого облика и
силою его изображения, но также и тождеством гернсейского героя с живым лицом, которого я знал под именем Голована.
Они, разорвав гору динамитом, дробили ее кирками, расчищая площадь для линии железной дороги, они месили в громадных творилах цемент и, делая из него саженные кубические камни, опускали их в
море, строя оплот против титанической
силы его неугомонных волн.